На «Электронекрасовке» оцифрована большая коллекция книг про русский фольклор. Это сборники песен, собранные Петром Киреевским, сказки и былины в обработке Александра Афанасьева, книги про детскую народную игрушку и другие издания про многообразие народной русской культуры.
В книге фольклориста и археолога Ивана Сахарова «Сказания русского народа» собраны народные игры, притчи, заговоры, загадки и присловья.
«Электронекрасовка» выбрала 14 заговоров про защиту от пуль и от опасности в дороге, от сердечной тоски и зубной хвори, от укусов змей и ос. Предполагалось, что чтение такого заговора или хранение его при себе на бумаге защитит и отведет беду, поможет справиться с недугами и опасностями, разрешит сердечные страдания.
Стоит упомянуть составителя книги, фольклориста Ивана Сахарова. Сахаров — одиозная фигура в современной фольклористике, ему часто ставится в упрек как отсутствие всякой методологии в сборе устного народного творчества, сведений об источниках, так и приукрашивание записанного народного языка, вплоть до фальсификации в псевдонародном стиле.
Заговор на путь-дороженьку
Еду я из поля в поле, в зеленые луга, в дольныя места, по утренним и вечерним зорям; умываюсь медяною росою, утираюсь солнцем, облекаюсь облаками, опоясываюсь чистыми звездами. Еду я во чистом поле, а во чистом поле растет одолень-трава. Одолень-трава! Не я тебя поливал, не я тебя породил; породила тебя мать сыра-земля, поливали тебя девки простоволосые, бабы-самокрутки. Одолень-трава! Одолей ты злых людей: лихо бы на нас не думали, скверного не мыслили. Отгони ты чародея, ябедника. Одолень-трава! Одолей мне горы высокия, долы низкие, озера синия, берега крутые, леса темные, пеньки и колоды. Иду я с тобою, одолень-трава, к Окиан-морю, к реке Иордану, а в Окиан-море, в реке Иордане лежит бел-горюч камень Алатырь. Как он крепко лежит предо мною, так бы у злых людей язык не поворотился, руки не подымались, а лежать бы им крепко, как лежит бел-горюч камень Алатырь. Спрячу я тебя, одолень-трава, у ретиваго сердца, во всем пути и во всей дороженьки.
Заговор на укрощение гнева родимой матушки
На велик день я родился, тыном железным оградился и пошел я к своей родимой матушке. Загневилась моя родимая родушка, ломала мои кости, щипала мое тело, топтала меня в ногах, пила мою кровь. Солнце ясное, звезды светлыя, небо чистое, море тихое, поля желтыя — все вы стоите тихо и смирно; так была бы тиха и смирна моя родная матушка по вся дни, по вся часы, в нощи и полунощи. Как пчела поноску носит, так бы родимая матушка плодила добрыя словеса за меня, своего родного сына. Как воск тает и горит от лица огня, так бы горело и таяло сердце моей родимой матушки. Как лебедь по лебедке тоскует, так бы моя родимая матушка тосковала по мне, своем родном сыне. Как студенец льет по вся дни воду, так бы текло сердце родимой матушки ко мне, своему родному сыну. Как дверь к косяку притворяется, так бы мои словеса к родимой матушки притворялись, по вся дни, по вся часы, во дни и нощи, в полдень и полночь.
Заговор красной девицы о сбережении в дороге полюбовнаго молодца
Ложилась спать я, раба такая-та, в темную вечернюю зарю, поздным-поздно; вставала я в красную утреннюю зарю, раным-рано; умывалась ключевою водою из загорнаго студенца; утиралась белым платом, родительским. Пошла я из дверей в двери, из ворот в вороты, и вышла в чистое поле. В чистом поле охорошилась, на все четыре стороны поклонилась, на горюч камень Алатырь становилась, крепким словом заговорилась, чистыми звездами обтыкалась, темным облаком покрывалась.
Заговариваю я, раба такая-та, своего полюбовного молодца — такого-то — о сбереженьи в дороге: крепко накрепко, на век, на всю жизнь.
Кто из лугу всю траву выщипит и выест, из моря всю воду выпьет и не взалкает, и тот бы мое слово не превозмог, мой заговор не расторг. Кто из злых людей его обзорочит и обпризорочит, и околдует, и испортит, у них бы тогда из лба глаза выворотило в затылок; а моему полюбовному молодцу — такому-то — путь и дороженька, доброе здоровье на разлуке моей.
Заговор от тоски родимой матушки в разлуке с милым дитяткою
Разрыдалась я родная, раба такая-та, в высоком тереме родительском, с красной утренней зори, во чисто поле глядючи, на закат ненагляднаго дитятки своего яснаго солнышка — такого-то. Досидела я до поздней вечерней зори, до сырой росы, в тоске, в беде. Не взмилилось мне крушить себя, а придумалось заговорить тоску лютую, гробовую. Пошла я во чисто поле, взяла чашу брачную, вынула свечу обручальную, достала плат венчальный, почерпнула воды из загорнаго студенца. Стала я среди леса дремучаго, очертилась чертою призорочною и возговорила зычным голосом:
Заговариваю я своего ненагляднаго дитятку, такого-то, над чашею брачною, над свежею водою, над платом венчальным, над свечею обручальною. Умываю я своего дитятку во чистое личико, утираю платом венчальным его уста сахарныя, очи ясныя, чело думное, ланиты красныя, освечаю свечою обручальною его становый кафтан, его шапку соболиную, его подпоясь узорчатую, его коты шитые, его кудри русые, его лицо молодецкое, его поступь борзую. Будь ты, мое дитятко ненаглядное, светлее солнышка яснаго, милее вешняго дня, светлее ключевой воды, белее яраго воска, крепче камня горючаго Алатыря. Отвожу я от тебя: черта страшнаго, отгоняю вихоря бурнаго, отдаляю от лешаго одноглазаго, от чужого домового, от злого водяного, от ведьмы киевской, от злой сестры ея муромской, от моргуньи-русалки, от треклятыя бабы-яги, от летучаго змея огненнаго, отмахиваю от ворона вещаго, от вороны-каркуньи, заслоняю от Кащея-Ядуна, от хитраго чернокнижника, от заговорнаго кудесника, от яраго волхва, от слепого знахаря, от старухи-ведуньи. А будь ты, мое дитятко, моим словом крепким — в нощи и в полунощи, в часу и в получасьи, в пути и дороженьки, во сне и наяву — укрыт от силы вражия, от нечистых духов, сбережен от смерти напрасныя, от горя, от беды, сохранен на воде от потопления, укрыт в огне от сгорения. А придет час твой смертный, и ты вспомяни, мое дитятко, про нашу любовь ласковую, про наш хлеб-соль роскошный, обернись на родину славную, ударь ей челом седмерижды семь, распростись с родными и кровными, припади к сырой земле и засни сном сладким, непробудным.
А будь мое слово: сильнее воды, выше горы, тяжелее золота, крепчае горючаго камня Алатыря, могучае богатыря. А кто вздумает моего дитятку обморочить и узорочить, и тому скрыться за горы Араратския, в бездны преисподняя, в смолу кипучую, в жар палючий. А будут его чары — ему не в чары, морочанье его не в морочанье, узорчанье его не в узорчанье.
Заговор на укрощение злобных сердец
Сажусь в сани крытые бобрами, и соболями, и куницами. Как лисицы и куницы, бобры и соболи честны и величавы между панами и попами, между миром и селом; так мой нарожденный сын был бы честен и величав между панами и попами, между миром и селом. Еду на гадине, уж погоняет, а сам дюж, у панов и судьев полон двор свиней, и я тех свиней переем. Суд судом, век веком! Сею мак. Разыдутся все судьи, а тыя сидят, что меня едят. Меня не съедят; у меня медвежий рот, волчия губы, свиные зубы. Суд судом, век веком! Кто мой мак будет подбирать, тот на меня будет суд давать. Спрячу я свой мак в железную кадь, а брошу кадь в Окиан-море. Окиан-море не высыхает, кади моей никто не вынимает, и маку моего никто не подбирает. Суд судом, век веком! Замыкаю зубы и губы злым сердцам, а ключи бросаю в Окиан-море, в свою железную кадь. Когда море высохнет, когда мак из кади поедят, тогда мне не бывать. Суд судом, век веком!
Заговор от ужаления козюльки
На море на Окиане, на острове на Буяне, стоит дуб ни наг, ни одет, под тем дубом стоит липовый куст, под тем липовым кустом лежит златой камень, на том камне лежит руно черное, на том руне лежит инорокая змия Гарафена. Ты, змия Гарафена, возьми свое жало из раба такого-то, отбери от него недуги. А коли ты не возьмешь свое жало, не отберешь недугов, ино я выну два ножа булатные, отрежу я у змии Гарафены жало, положу в три сундука железные, запру в два замка немецкие. Ключ небесный, земный замок! С этого часу, с полудня, с получасу, да будет бездыханна всякая козюлька, и ужаления ея в неужаления. А вы, змии и змиицы, ужи и ужицы, медяницы и сарачицы — бегите прочь от раба такого-то по сей век, по сей час. Слово мое крепко!
Заговор от зубной скорби
Иду я ни улицею, ни дорогою, а по пустым переулкам, по оврагам, по каналам. Навстречу мне заяц. Заяц, ты заяц: где твои зубы? Отдай мне свои, возьми мои. Иду я ни путем, ни дорогою, а темным лесом, сырым бором. Навстречу мне серый волк. Волк, ты серой волк: где твои зубы? Вот тебе мои зубы, отдай мне свои. Иду я ни землею, ни водою, а чистым полем, цветным лугом. Навстречу мне старая баба. Старая ты баба: где твои зубы? Возьми ты волчьи зубы, отдай мне свои выпалые. Заговариваю я зубы крепко на-крепко у раба (такого-то), по сей день, по сей час, на век веком!
Заговор от пищалей и стрел
За дольними горами есть Окиан-море железное, на том море есть столб медный, на том столбе медном есть пастух чугунный, а стоит столб от земли до неба, от востока до запада, завещает и заповедывает тот пастух своим детям: железу, укладу, булату красному и синему, стали, меди, проволоке, свинцу, олову, сребру, золоту, каменьям, пищалям и стрелам, борцам и кулачным бойцам, большой завет:
Подите вы: железо, каменья и свинец, в свою мать землю от раба такого-то, а дерево к берегу, а перья в птицу, а птица в небо, а клей в рыбу, а рыба в море, сокройтесь от раба (такого-то. А велит он: ножу, топору, рогатине, кинжалу, пищалям, стрелам, борцам, кулачным бойцам быть тихим и смирным. А велит он: не давать выстреливать на меня всякому ратоборцу из пищали, а велит схватить у луков тетивы и бросить стрелы в землю. А будет мое тело крепче камня, тверже булату, платье и колпак крепчае панцыря и кольчуги. Замыкаю свои словеса замками, бросаю ключи под бел-горюч камень Алатырь. А как у замков смычи крепки, так мои словеса метки.
Заговор от пуль свинцовых, медных, каменных
В высоком терему, в понизовском, за рекою Волгою, стоит красная девица, стоит, покрашается, добрым людям похваляется, ратным делом красуется. Во правой руке держит пули свинцовыя, во левой медныя, а в ногах каменныя. Ты, красная девица, отбери ружья: турецкия, татарския, немецкия, черкасския, русския, мордовския, всяких языков и супостатов; заколоти ты своею невидимою силою ружья вражия. Будут ли стрелять из ружья, и их пули были бы не в пули; а пошли бы эти пули во сыру землю, во чисто поле. А был бы я на войне цел и невредим, и мой конь был бы цел и невредим; а была бы моя одежда крепче панцыря. Замыкаю свои приговорныя словеса замком и ключ кидаю в Окиан-море, под горюч камень Алатырь. И как морю не высыхать, камня не видать, ключей не доставать, так меня пулям не убивать, до моего живота, по конец века.
Заговор от осы
Оса, мать всем осам, ты мне не мать. Осятки-детки, всем детям детки, вы мне не дети. Беру я закручен-траву, сушу на сыром бору, жгу в зеленом лугу. Осятки, летите на дым; оса, беги в сырой бор. Слово замок, ключ язык!
Заговор от запоя
Ты, небо, слышишь, ты, небо, видишь, что я хочу делать над телом раба, такого-то. Тело Маерена, печень тезе. Звезды вы ясныя, сойдите в чашу брачную; а в моей чаше вода из загорнаго студенца. Месяц ты красный, сойди в мою клеть; а в моей клети ни дна, ни покрышки. Солнышко ты привольное, взойди на мой двор; а на моем дворе ни людей, ни зверей. Звезды, уймите раба такого-то от вина; месяц, отврати раба такого-то от вина; солнышко, усмири раба такого-то от вина. Слово мое крепко!
Заговор молодца на любовь красной девицы
На море на Окиане, на острове на Буяне, лежит доска, на той доске лежит тоска. Бьется тоска, убивается тоска, с доски в воду, из воды в полымя, из полымя выбегал сатанина, кричит: павушка романея, беги поскорее, дуй рабе, такой-то, в губы и в зубы, в ея кости и пакости, в ея тело белое, в ея сердце ретивое, в ея печень черную, чтобы раба, такая-то, тосковала всякой час, всякую минуту, по полудням, по полуночам, ела бы не заела, пила бы не запила, спала бы не заспала, а все бы тосковала, чтоб я ей был лучше чужого молодца, лучше родного отца, лучше родной матери, лучше роду-племени. Замыкаю свой заговор семьюдесятью семью замками, семьюдесятью семью цепями, бросаю ключи в Окиан-море, под бел-горюч камень Алатырь. Кто мудренее меня взыщется, кто перетаскает из моря весь песок, тот отгонит тоску.
Заговор от пореза
На море на Окиане, на острове на Буяне, лежит бел-горюч камень Алатырь, на том камне Алатыре сидит красная девица, швея мастерица, держит иглу булатную, вдевает нитку шелковую, рудожелтую, зашивает раны кровавыя. Заговариваю я раба, такого-то, от порезу. Булат, прочь отстань, а ты, кровь, течь перестань.
Заговор красной девицы от тоски
От востока до запада, от севера до юга, от реки до моря, от пути до перепутья, пролегала путь-дороженька, всем дорогам старшая и большая; по той дорожке шли дщери Иродовы, несли во руках пруты ивовы, а шли они во мир кости сушить, тело знобить, недугами мучить.
От востока до запада, от севера до юга, от реки до моря, на путях и перепутьях, вырастала травушка со муравушкой; на той травушке со муравушкой сидели тоска со кручиной, а сидели оне, да подумывали: как бы людей крушить, сердца щемить, света не возлюбить?
От востока до запада, от севера до юга, от реки до моря, среди белокаменной Москвы стоит терем боярский; в том тереме боярском сидит во тоске красная девица по незнаемой беде.
Вы, дщери Иродовы, не ходите по пути и дороженьке на мир кости знобить, тело сушить, людей мучить, а идите вы на травушку со муравушкой, что на ту травушку, где сидит тоска со кручиной, и велите вы тоске со кручиной, чтобы оне изгнали из ретива сердца красной девицы, у рабы такой-то, наносную тоску, а не покорится вам тоска со кручиной, ино вы учините бить во пруты ивовы. Заговариваю сим моим заговором крепко накрепко. А кто мой заговор возодолеет, и ему провалиться сквозь тар-тарары.
В книге Ивана Сахарова «Сказания русского народа» можно почитать 58 заговоров на разные жизненные обстоятельства, среди которых преобладают любовные, военные и лечебные заклинания.
***
Больше про книги и интересные находки вы найдете в telegram-канале «Электронекрасовка» (@electronekrasovka) и в нашем паблике «ВКонтакте». Подписывайтесь!
