200 лет назад родился писатель, поэт, публицист, драматург и переводчик Иван Сергеевич Тургенев. У него было несколько псевдонимов: .....въ; —е—; И.С.Т.; И.Т.; Л.; Недобобов, Иеремия; Т.; Т…; Т. Л.; Т……в. Первым из них, к примеру, он подписывал свои стихотворения в «Современнике». А свою дебютную поэму «Параша», опубликованную в 1843 году, он подписал Т.Л., что значило — Тургенев-Лутовинов, где вторая часть — девичья фамилия его матери.
Семья Тургенева происходила из древнего рода тульских дворян. Отец служил кавалергардом, женился по расчету, а через некоторое время ушел из семьи, оставив жену с тремя сыновьями. Мать была деспотичной и часто била Ивана, хотя тот считался ее любимым сыном. Его учителями-гувернерами были французы и немцы. Существует мнение, что в их семье все говорили (и даже читали молитвы) только на французском. При этом они дружили с известными людьми, следили за литературным процессом и книжными новинками.
Белинский видел в ранних текстах Тургенева «глубокое чувство действительности», «верную наблюдательность», «сердечность, симпатию ко всему живому» и называл его «сыном нашего времени, носящим в груди своей все скорби и вопросы его».
Среди персонажей Тургенева в разное время были идеалисты, разночинцы, народники. Вот что писал по этому поводу Добролюбов:
«Живое отношение к современности упрочило за Тургеневым постоянный успех у читающей публики. Мы можем смело сказать, что если Тургенев затронул какой-нибудь вопрос в своей повести, если он изобразил какую-нибудь новую сторону общественных отношений, — это служит ручательством за то, что вопрос этот поднимается или скоро поднимется в сознании образованного общества, что эта новая сторона жизни начинает выдаваться и скоро выскажется перед глазами всех».
На Западе (где Тургенев прожил треть своей жизни) его называли «одним из вождей реалистической школы». Он содействовал переводам на французский и английский языки произведений Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Толстого, а к некоторым изданиям писал предисловия. Во Франции, где Тургенев прожил большую часть своей заграничной жизни, все были потрясены его циклом «Записки охотника» (опубликованным в 1854 году в интерпретации Эрнеста Шарьера) и образами русских крестьян. Русские читатели после публикации этого цикла в 1847 году в журнале «Современник» тоже были потрясены появлением таких героев-крестьян, которым было позволено говорить и мыслить.
Мопассан называл Тургенева «великим человеком» и «гениальным романистом», а Жорж Санд — учителем, чью школу все должны пройти.
«Живя по личным причинам в Париже, он в то же время служил русским интересам. Мы назвали его шутя «послом от русской интеллигенции», — вспоминал М.М. Ковалевский.
«В 1846 году я вторично уехал за границу, пробыл там до 1849 или 1850 года. Реакция в России сделалась в это время до того сильна, что я колебался возвращаться в Отечество и уже задумался о том, как бы сделаться совсем политическим эмигрантом».
Конец Галереи
В электронном каталоге Библиотеки имени Н.А. Некрасова можно найти и заказать разные произведения Ивана Тургенева, а также дневники и записи современников, работы исследователей его творчества.
Мы решили почитать в этот день воспоминания родных и друзей Ивана Сергеевича Тургенева, чтобы составить неакадемический портрет автора.
Тургенев — кроткий великан, любезный варвар с седой шевелюрой, ниспадающей на глаза, с глубокой морщиной, прорезавшей лоб от одного виска до другого, подобно борозде от плуга; своей детской болтовней он с самого начала чарует и, как выражаются русские, обольщает нас сочетанием наивности и лукавства — тем обаянием славянской расы, которое у него особенно неотразимо благодаря самобытности его ума и обширности космополитических познаний. Из воспоминаний Эдмона Гонкура, 1872
Считал позорным быть похожим на других
Самым позорным состоянием, в какое может попасть смертный, считал он в то время (прим. — Речь идет о молодом Тургеневе, 1840–1856) то состояние, когда человек походит на других. Он спасался от этой страшной участи, навязывая себе невозможные качества и особенности, даже пороки, лишь бы только они способствовали к его отличию от окружающих.
Павел Анненков
Не горел идеей отмены крепостного права
В 1839–1840 годах Тургенев ничем особенным не выдавался, но был преисполнен самых идеальных взглядов и надежд относительно будущего преуспеяния и развития своего великого отечества. Во всех наших беседах он никогда не сходил с чисто исторической почвы, и я не слыхал, чтобы он когда-либо высказывал горячие надежды или желания по поводу отмены крепостного права, как многие ныне утверждают. Даже сам Бакунин, заходивший в своих желаниях гораздо дальше Тургенева, смотрел на освобождение крестьян как на дело далекого будущего.
Икскюль-Фиккель Бернгард
Стал стариком и перестал хандрить
— Вы говорили, И.С., что Вы чувствуете себя стариком, что Вам сравнительно недолго остается жить, так скажите Вы мне, в какую пору Вашей жизни Вы чувствовали себя наиболее счастливым? Было ли это в детстве, юности, в полном расцвете сил или вот теперь, когда Вы чувствуете себя стариком?
<…>
Я отвернулся к окну. Прошло несколько минут. Тургенев все еще думал. Наконец, он заговорил:
— Когда человек что хочет — он не может быть счастлив, потому что ему редко удается достигнуть желаемого; мало того, как только желание его исполняется, ему кажется, что он желает большего или что исполнившееся желание совсем не то, к чему он стремился… Поэтому я могу положительно сказать, что, пока я желал много, я никогда не был доволен, никогда не был счастлив; теперь же, сравнительно, я почти что ничего не желаю и потому теперь я счастливее, чем когда-либо. Затем еще: будучи молодым человеком, и даже в летах зрелых, т.е. вполне мужчиной, я часто не знал, что делать со своим временем; часы и дни тянулись, ползли. Вы знаете, что такое русская хандра? Если знаете, то я скажу Вам просто, что я часто, часто хандрил, а хандра — это томящее и пренеприятное чувство. Теперь же, когда я стал стариком, я почти что забыл, что такое хандра; я больше не хандрю.
Николай Миклухо-Маклай
Боялся числа 13, ночи, снов и некоторых лошадей
Надо заметить, что Иван Сергеевич принадлежал к числу людей необычайно мнительных. Стоило ему встретить по выходе из дома лошадь той или другой масти, которая могла предвещать нечто нежелательное, стоило ему услышать в разговоре какой-нибудь намек на число 13, как Иван Сергеевич тотчас если не содрогался, то как бы суживался и уходил в себя. Он ужасно боялся ночи и снов, а в особенности пугало его во всех видах и всегда чувство смерти.
Константин Случевский
Был похож на богатыря и тихо разговаривал
Вошедши в зал, я увидал необычайно величественную и богатырскую фигуру нашего неподражаемого беллетриста, который внезапно заключил в свои мощные длани мою руку. Хотя я и не был из числа малорослых, но должен был, подняв голову вверх, смотреть на приветливое и в высшей степени привлекательное лицо Ивана Сергеевича, причем меня немало поразил его тихий голосок, который вовсе не шел к его исполинскому организму.
Николай Успенский
Любил «приврать», но не делал это при Белинском
Идя в темный вечер домой с музыки, надо было переходить дорогу, а из ворот, которые ведут из вокзала в город, неожиданно выехала карета. Сделалось смятение; многочисленное общество дам и кавалеров, шедшее впереди нас, разделилось на две части: одна успела перебежать через дорогу, а другая осталась с нами, и одна дама вскрикнула от испуга, перебегая дорогу. Карета проехала, и мы спокойно продолжали свой путь. На другой день, на музыке, я шла в толпе по аллее; впереди меня шел Тургенев с дамами и рассказывал им, что он, будто бы вчера, спас какую-то даму, которую чуть не задавила карета, остановив лошадей; будто бы с дамой сделалось дурно, и он на руках перенес ее и передал кавалерам, которые рассыпались в благодарностях за спасение их дамы. Когда я стала стыдить Тургенева, зачем он присочинил небывалую историю, то он мне на это ответил, улыбаясь: «Надо было чем-нибудь занять своих дам».
С этих пор я уже не верила, если Тургенев рассказывал о себе что-нибудь. Он в молодости часто импровизировал и слишком увлекался. Иногда Белинский с досадой говорил ему:
— Когда вы, Тургенев, перестанете быть Хлестаковым? Это возмутительно видеть в умном и образованном человеке.
Тургенев остерегался при Белинском увлекаться в импровизации и искал более снисходительных слушателей.
Авдотья Панаева
Смеялся громким «мещанским смехом»
…Когда Иван Сергеевич был совсем юноша. Тогда он еще смеялся тем беззаботным, раскатистым смехом счастливого человека, и смех его был иногда так громок, что мать весьма строго и серьезно останавливала его: «Mais cessez donc, Jean, c'est même mauvais genre de rire ainsi. Qu'est ce que ce rire bourgeois!» (фр. Перестань же, Иван, даже неприлично так хохотать. Что за мещанский смех!)
Часто после Варвара Петровна вспоминала этот его «мещанский смех», но я такого смеха по возвращении его из Берлина уже не слыхала. Говорят, он был очень веселый собеседник, то есть именно веселый. Дома же я очень редко видала его таким.
Варвара Житова
Был заботливым, любил поработать молотком
…Тургенев начал с того, что стал об нас и хлопотать, и заботиться. Велел цветным войлоком обить ту стену, к которой примыкала моя кровать, хотя я и уверял его, что стена эта хоть и наружная, но сухая, по крайней мере не обнаруживает сырости. С молотком в руках ходил он по комнатам и вбивал гвозди. «Нет ли еще где вколотить?» — спрашивал он, оглядывая углы и соображая, достаточно ли гвоздей... Очевидно, занятие это доставляло ему немалое удовольствие.
Яков Полонский
Был очень чистоплотным, любил причесываться
Тургенев же был очень чистоплотен — ежедневно менял фуфайку, белье и весь вытирался губкой — одеколоном с водой или туалетным уксусом. Что касается до прически волос, то, если не ошибаюсь, это была довольно длинная история. <…> «Ни одной соринки, ни одной пылинки не должно быть у меня в волосах, — говорил он, уже одеваясь. — Причесываться — это страсть моя, это у меня с детства. Когда мать моя еще «носила меня под сердцем», на нее, ни с того ни с сего, вдруг напала мания всех причесывать. Призывала горничных, сама расчесывала им косы и сама заплетала. Раз, в Москве, с улицы позвала она какого-то инвалида-солдата, должно быть, нищего. (Воображаю себе, в каком порядке была его шевелюра!) — усадила его за свой туалет, вычесала, причесала, напомадила, дала ему денег и отпустила... Может быть, эта мания и перешла ко мне от матери».
Яков Полонский
Не страдал морской болезнью, раздражался на «фланелевых людей»
Всю дорогу Тургенев был, по обыкновению, любезен и весел, много рассказывал смешных анекдотов о себе и о других литераторах. Это было в июле месяце, и погода стояла светлая и жаркая, но, переезжая Ламанш, наш маленький пароход испытал такую громадную качку, что решительно всех укачало, кроме капитана и Тургенева, балансировавшего посреди палубы и закутанного в огромный черный плащ. Мы высадились в Дувре, и Тургенев, свежий и бодрый, посмеивался над моим изнеможением. Дорогой, из Дувра в Лондон, мы поменялись ролями; с каждой почти станцией Иван Сергеевич, сверх обыкновения, становился раздражительным и даже сердитым, несмотря на весь комфорт английского вагона и фешенебельную публику. Я спросил его о причине такой перемены. «Меня раздражают эти фланелевые люди, — отвечал он, — Посмотрите, что за суконные лица, такие выполированные и холодные, как их резиновые калоши».
Елисей Колбасин
Видел (но не боялся) привидений и скелетов-преследователей
Тургенев иногда объявлял, что он очень болен, что у него какая-то необычайная болезнь, что у него внутри головы, в затылке что-то сдирается, что точно какие-то вилки выталкивают ему глаза... Он хохлится, охает, а потом разговорится, развеселится и забудет о своих недугах. Мы в таких случаях потихоньку подсмеивались, что у нас Бог «закапризничал», как балованный ребенок. Но ребенок он был добрый — каприз у него скоро проходил. На этот раз он чувствовал бушеванье морских волн в голове.
— И знаете, что со мной было сегодня? Я видел привидение.
Он сказал это самым спокойным тоном, точно сообщал самую обыкновенную вещь. Мы, конечно, изумились.
— Как это?
— Так, — утром, при солнечном свете. Я сидел у себя, в своей комнате, ни об чем подобном не помышлял, вдруг вижу: входит женщина в коричневом капоте, постояла, сделала несколько шагов и исчезла.
— Что же это? — сказала я. — Верно, болезнь.
— Да, это нервы.
— Вы испугались? — спросила N.
— Нет. Чего же бояться? Я знаю, что это обман зрения. Я часто вижу эту женщину. Сегодня она молчала, а то она иногда скажет несколько слов, и всегда незначащих, и всегда по-французски. Странно, что по-французски, — у меня никогда не было близкой женщины-иностранки, из умерших то есть... Я несколько раз видел привидения в своей жизни. Одно время целые месяцы преследовали меня скелеты. Как сейчас помню, это было в Лондоне, — пришел я в гости к одному пастору. Сижу я с ним и с его семейством за круглым столом, разговариваем, — а между тем мне все кажется, что я у них через кожу, через мясо вижу кости, череп... Мучительное это было состояние. Потом прошло.
Наталья Островская
Рылся в секретных бумагах, напоил начальника полиции шампанским
Он рассказывает, как после издания «Записок охотника» ему пришлось месяц просидеть в тюрьме, причем камерой служил архив полицейского участка, и он мог вволю порыться в секретных делах. Штрихами художника и романиста он рисует начальника полиции; однажды, когда Тургенев напоил его шампанским, тот воскликнул, взяв писателя за локоть и поднимая бокал: «За Робеспьера!»
Эдмон Гонкур
