Николая Филипповича Павлова считали одним из самых талантливых авторов XIX века. «Блестящий беллетрист» — так говорил о нем Белинский. В самом начале карьеры Павлов переводил пьесы для театра, которые нигде не печатали. Переработка басни Арно «Пятна и блестки» — дебютная публикация 19-летнего писателя, после публикации которой он стал печататься в журналах «Мнемозина», «Московский вестник», «Московский телеграф», «Галатея» и др. Сначала это были стихи, затем переводы пьес известных зарубежных авторов: Бальзака, Шиллера, Шекспира.
Мастерство Павлова как в умелом построении сюжета, так и в психологической обрисовке характеров было отмечено современной ему критикой. В последнее время о мастерстве П. писал Н.Л. Степанов, который отметил, что Павлов вслед за Пушкиным переносит в русскую повесть методы французской новеллы, прежде всего Мериме. Влияние Мериме сказывается в композиции и стиле повестей Павлова. От Мериме идет сюжетная усложненность, неожиданная развязка и показ психологии героев. Недаром «изображение характеров» у П. особенно высоко оценивалось его современниками (С. Леушева, «Литературная энциклопедия»)
Знаменитостью Николай Павлов стал после выхода трех повестей: «Именины», «Ятаган», «Аукцион». Например, Белинский называл его в числе «немногих наших отличных прозаиков», Пушкин считал эти три произведения «первыми замечательными русскими повестями, ради которых можно забыть об обеде и сне».
Недавно я с истинным наслаждением прочитал три повести Павлова, главным образом последнюю («Ятаган»). Кроме художественного таланта, достигающего тут редкой зрелости, я был в особенности поражен возмужалостью, совершеннолетием русской мысли. И она сразу коснулась самой сердцевины общества. Свободная мысль сразилась с роковыми общественными вопросами и, однако, не утратила художественного беспристрастия (Ф.И. Тютчев)
Граф Уваров, на тот момент министр народного просвещения, отнес почитать «Три повести» (так назывался небольшой сборник с ними) Николаю Первому. Император прочитал, серьезно рассердился на цензора Снегирева (сделал ему и его начальнику строгий выговор), что тот оставил в текстах «много неприличных мест», запретил переиздания и велел «стереть» виньетку на эпиграфе с изображением чудовища.
«Прочитав вышедшую в Москве книгу под заглавием «Три повести Н. Павлова», я считаю обязанностию донести до Высочайшего Вашего Императорского Величества сведения, что о сей книге начинают говорить с различных сторон: иные хвалят талант молодого, доселе неизвестного автора, другие осуждают предметы, им избранные; я же полагаю, что сия книга, писанная с искусством и даром слога, без вредного намерения, может произвести некоторое неблагоприятное впечатление, и посему считаю долгом предупредить слухи, могущие достигнуть до Вашего Величества, представляя книгу и всеподданнейше прося удостоить оную прочтения. Что касается до цензуры, то если б сии повести были представлены в рукописи на мое разрешение, то я, вероятно, не пропустил бы их к напечатанию, более по догадочному заключению об эффекте, нежели по буквальному смыслу цензурного устава», — докладывал 29 марта 1835 года Николаю I министр народного просвещения С.С. Уваров (цит. по кн.: Павлов Н.Ф. Повести и стихи. М., 1957).
Последующие художественные тексты Павлова особым успехом не пользовались. Кроме стихов и повестей он писал водевили, критические и публицистические статьи, а также книгу «Об источниках и формах русского баснословия». В «Четырех письмах к Н.В. Гоголю» (после выхода его книги «Выбранные места из переписки с друзьями») Павлов критикует новые идеи писателя. Чернышевский и Белинский были в восторге, а последний считал эти письма достойными для публикации во всех журналах.
Павлова все это очень вдохновило и он стал писать критические статьи на произведения других писателей. Кто-то не обращал на них внимания, кто-то злился, а кому-то даже нравилось. Например, Тургенев говорил о его разборе «Чиновника» Соллогуба, что «давно не помнит статьи более остроумной и дельной, более злой и правдивой».
Для прозы Павлова характерны внимание к социальным конфликтам, внутренним переживаниям героев, элементы романтической литературной традиции «поэтической прозы». Николая Павлова называют одним из первых авторов, пишущих в жанре социально-психологической повести, а также предшественником реалистичной художественной прозы Лермонтова и Достоевского.
В электронном каталоге Библиотеки имени Н.А. Некрасова можно найти и почитать разные произведения Николая Павлова. Для специального дайджеста в честь дня его рождения мы выбрали самые знаковые из них.
Три повести
Написаны в период с 1832 по 1833 год. На титульном листе была изображена виньетка — дракон, пораженный кинжалом — и латинский эпиграф Domestica facta (Домашние дела).
Читатели и критики ценили в его текстах художественные достоинства, социальную тематику и, по словам колумниста «Московского наблюдателя» Шевырева, «дар наблюдения души человеческой». «Аукцион» — за «истинно комические» черты (по словам Пушкина) и критическое изображение нравов великосветского круга, «Ятаган» — за обращение к запретной для литературы того времени теме произвола и самодурства офицеров в армии, «Именины» — за изображение судьбы крепостного интеллигента.
Белинский ценил эти тексты за «верность действительности», что было важным для русской литературы того времени, переходящей от романтизма на сторону реализма.
Следующие три повести
Новые повести — «Маскарад», «Демон», «Миллион» — встретили прохладно. Хотя говорили об их психологизме, а позже некоторые сравнивали героев Павлова и Лермонтова. То, что Павлов был одним из предшественников психологической повести Лермонтова, отметили и выдающиеся литературоведы — авторы «Лермонтовской энциклопедии»: «П. и Лермонтова сближает также внимание к разочарованному и страдающему герою байронически-онегинского типа, хотя Левин в повести П. «Маскарад» (1835–1836) дан гораздо более эскизно, чем Печорин в «Герое...». П. явился одним из предшественников психол. повести Лермонтова». В «Миллионе» и «Де¬моне» он пишет о современном ему обществе, социальных конфликтах, бюрократической системе и эгоистичных людях-карьеристах вокруг. Булгарин назвал все эти выпады писателя «возведением небылиц на род человеческий».
Поэзия
Павлов писал стихи в разных жанрах: элегии, посвящения, послания, альбомные стихи. Они были романтическими и сатирическими. К некоторым из них известные композиторы (Глинка, Верстовский, Даргомыжский и др.) написали музыку.
Также Павлов любил писать эпиграммы, а иногда получал их сам. Например, от Михаила Лермонтова в 1831 году:
Г‹осподину› Павлову
Как вас зовут? ужель поэтом?
Поймет ли мир небесный глас!
Я вас прошу в последний раз:
Не называйтесь так пред светом —
Фигляром назовет он вас!
Пускай никто про вас не скажет:
«Вот стихотворец, вот поэт».
Вас этот титул только свяжет
И будет целью всех клевет, —
С ним привилегий вовсе нет.
В текстах своих эпиграмм Павлов обычно обращался к знакомым современникам, но не только. Например, к Наполеону III, который в 1852 году стал править Францией, а сам автор эпиграммы в это время сидел в долговой тюрьме, промотав состояние жены.
Он вытерпел всю горечь срама,
Насмешек по миру трезвон,
И, посидев в заклепах Гама,
Сел на французский трон.
Теперь народа он избранник,
И телом и душой хорош;
Он божий Франции посланник,
Пред ним во прах Барош!
Теперь по чудной воле неба
Он всей Европе очень мил,
Он даже герцогиню Теба
В порфиру нарядил.
Зачем же я не в этой славе,
Зачем мне счастие не то?
Сижу в Ремесленной управе*,
Бог ведает за что.
Сказал ты, немец**, очень круто,
Но тайну уловил с небес:
Нет истины, нет абсолюта,
А только есть процесс.
* Ремесленная управа — учреждение в царской России, в ведении которого находилась «Яма» — тюрьма для несостоятельных должников.
** Немец — речь идет о немецком философе-идеалисте Гегеле.
Письма к Гоголю
Павлов пишет, что прочел новую книгу Гоголя несколько раз и, несмотря на уважение к ее автору и его авторитет среди других читателей, начнет сейчас излагать свои возражения, потому что душа Гоголя отправилась на прогулку не по той дорожке:
«Книга ваша есть плод высокой потребности человека, но потребности, искаженной таким странным образом, что нельзя узнать даже ее нервоначального вида. Душе нашей свойственно испытывать недостаточность земного бытия и страдать неутомимой жаждой вечности. В эти благословенные минуты она с неопределенной тоской вспоминает все наслаждения, предложенные жизнию; ей становится ясно, что не так разрешала она вопросы, бунтовавшие в ней, не по тому пути шла, по какому следовало» (из «Первого письма»).
Павлову многое не нравится, со многим он не согласен:
«В первой статье вы завещаете тела вашего не погребать до тех пор, пока не покажутся явные признаки разложения, потому что во время самой болезни находили на вас минуты жизненного онемения, сердце и пульс переставали биться. <…> Эти ужасы бывают чрезвычайно редко, законы всех народов берут же таки против них меры; а потому тут есть какая-то изысканность опасения. Оно у человека, чувствующего приближение последней минуты и христиански понимающего ее глубокий смысл, должно, кажется, быть поглощено опасением иных, вечных страданий или надеждой на вечное милосердие» (из «Первого письма»).
«В том наше и горе, что мы ни от женщины, ни от мужчины ничего не ждем. Если б ждали, не было бы душевного охлаждения, нравственной усталости, утомленной образованности. Ждал осьмнадцатый век, ждал и от мужчин, и от женщин, и от взрослых, и от юношей, — нам уже нельзя ждать: мы пережили все обманы ожиданий; мы ждали второго тома «Мертвых Душ», а читаем «Избранные места из переписки с друзьями» (из «Четвертого письма»).
Критика «Грозы»
Обещает в самом начале статьи устроить Островскому «критическую бурю на всю эту грозу», постановку которой он видел, сидя в театре на втором ряду, и принимается бушевать:
«Он позволил ей, шестилетнему еще ребенку, из жажды воли, кататься в лодке одной по Волге, он научил ее слушать пение птичек, говорить о поэзии, о любви, чуть не о переселении душ. Правда, он же выдал ее замуж за пьяного дурака и поместил в самое дурное общество, но зато снабдил такою нежностью чувств, таким пылом сердца и поставил в такую пытку, что ей легко было приобресть большое знакомство и расположить в свою пользу очень хороших людей. Писатель с своей стороны сделал все, что мог, и не его вина, если эта безвестная женщина явилась перед нами в таком виде, что бледность ее щек показалась нам дешевым притираньем» (из статьи в журнале «Московский вестник», 1859 г., № 49).
Что еще известно про Николая Павлова
Настоящие фамилия и отчество писателя — Грушецкий Николай Владимирович. Он был незаконнорожденным сыном помещика Владимира Грушецкого, которому граф Валериан Зубов привез из персидского похода и «подарил» девушку-грузинку, ставшую впоследствии матерью Николая. Но после рождения его «приписали» к семье дворового.
Получил хорошее домашнее образование: знал геометрию, несколько иностранных языков — французский, немецкий, латинский.
После смерти Владимира Грушецкого старший сын помещика отпустил Николая и его сестру на волю.
Поступил в Московское театральное училище, был там на государственном содержании, переводил пьесы, играл в спектаклях.
Начиная с 17 лет, стал ходить на разные лекции профессоров Московского университета.
Не хотел больше работать в театре, сказал руководству, что сильно заболел, и уволился.
Поступил в Московский университет на отделение нравственных и политических наук, окончил его и стал кандидатом права.
Поработал немного в Московской театральной дирекции.
Служил в Тюремном Комитете при Московском военном генерал-губернаторе кн. Д.В. Голицыне: писал записки и доклады, защищал интересы людей низких сословий.
О первой жене Николая Павлова мало что известно.
Был картежником, но долго скрывал это.
Его второй женой стала богатая поэтесса и переводчица Каролина Карловна Яниш. По вторникам и четвергам они устраивали в своем доме на Рождественском бульваре литературный салон, ставший одним из самых известных в Москве.
В начале 1850-х между супругами произошел полный разрыв, сопровождавшийся громким скандалом. Каролина пожаловалась на мужа московскому генерал-губернатору Закревскому, обвинив в том, что он разоряет семью картежными играми и плохо справляется с делами управления имением.
Сперва он думал, что и он поэт,
И драму напасал «Марина Мнишек»,
И повести; но скоро понял свет
И бросил чувств и дум пустых излишек.
Был юноша он самых зрелых лет
И, признавая власть своих страстишек,
Им уступал…
(Каролина Павлова. «Портрет». 1851)
После этой жалобы, а затем и обыска, Павлова посадили в долговую тюрьму, а позднее отправили в ссылку за найденные у него «вольнодумные бумаги». Закревский сделал все это с особенным удовольствием, поскольку никак не мог забыть одну эпиграмму Павлова, где был главным героем.
Не молод ты, не глуп, не вовсе без души.
Зачем же в городе все толки и волненья?
Зачем же роль играть российского паши
И объявлять Москву в осадном положенье?
Ты править нами мог легко на старый лад,
Не тратя времени в бессмысленной работе:
Мы люди смирные, не стоим баррикад
И верноподданно гнием в своем болоте.
Что ж в нас нехорошо? К чему весь этот шум,
Все это страшное употребленье силы?
Без гвалта мог бы здесь твой деятельный ум
Бумаги не щадить и проливать чернила.
Какой же думаешь ты учредить закон?
Какие новые установить порядки?
Ужель мечтаешь ты, гордыней ослеплен,
Воров искоренить и посягнуть на взятки?
Через полтора года, благодаря усилиям друзей, Павлов возвращается. Но ему больше неинтересен революционно-демократический круг Чернышевского, затем он покидает либерально-дворянское общество Станкевича, а под конец жизни становится консерватором.
Принимал участие в подготовке реформы 1861 года.
За год до смерти основал и издавал газету «Русские ведомости», существовавшую затем до 1917 года.
Из-за проблем с сердцем умер в 60 лет. Есть сведения, что похоронен на Пятницком кладбище в Москве, но точное расположение его могилы неизвестно.
